Неточные совпадения
Когда половой все еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился посмотреть город, которым был, как казалось, удовлетворен, ибо нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в
глаза желтая краска на
каменных домах и скромно темнела серая на деревянных.
Он, как бы для контраста с собою, приводил слесаря Вараксина, угрюмого человека с черными усами на сером,
каменном лице и с недоверчивым взглядом темных
глаз, глубоко запавших в глазницы.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял
каменный полицейский, провожая седыми
глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими
глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на
каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
По панелям, смазанным жидкой грязью, люди шагали чрезмерно торопливо и были неестественно одноцветны.
Каменные и тоже одноцветные серые дома, не разъединенные заборами, тесно прижатые один к другому, являлись
глазу как единое и бесконечное здание. Его нижний этаж, ярко освещенный, приплюснут к земле и вдавлен в нее, а верхние, темные, вздымались в серую муть, за которой небо не чувствовалось.
Одну свечку погасили, другая освещала медную голову рыжего плотника,
каменные лица слушающих его и маленькое, в серебряной бородке, лицо Осипа, оно выглядывало из-за самовара, освещенное огоньком свечи более ярко, чем остальные, Осип жевал хлеб, прихлебывая чай, шевелился, все другие сидели неподвижно. Самгин, посмотрев на него несколько секунд, закрыл
глаза, но ему помешала дремать, разбудила негромкая четкая речь Осипа.
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными
глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «
каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из
глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Глаза у всех
каменные, зрачков нет…
Они спустились вниз по
каменной лестнице, прошли мимо еще более, чем женские, вонючих и шумных камер мужчин, из которых их везде провожали
глаза в форточках дверей, и вошли в контору, где уже стояли два конвойных солдата с ружьями.
Как произошли осыпи? Кажется, будто здесь были землетрясения и целые утесы распались на обломки. На самом деле это работа медленная, вековая и незаметная для
глаза. Сначала в
каменной породе появляются трещины; они увеличиваются в размерах, сила сцепления уступает силе тяжести, один за другим камни обрываются, падают, и мало-помалу на месте прежней скалы получается осыпь. Обломки скатываются вниз до тех пор, пока какое-либо препятствие их не задержит.
Но ни одной слезинки не показывалось на его
глазах, ни малейшего сокращения мышц не замечалось в лице: стоит как
каменный, ни одним мускулом не дрогнет.
Кузнецкий мост через Петровку упирается в широкий раструб узкого Кузнецкого переулка. На половине раструба стоял небольшой старый деревянный флигель с антресолями, окрашенный охрой. Такие дома оставались только на окраинах столицы. Здесь же, в окружении
каменных домов с зеркальными стеклами, кондитерской Трамбле и огромного Солодовниковского пассажа, этот дом бросался в
глаза своей старомодностью.
Хороши у него
глаза были: веселые, чистые, а брови — темные, бывало, сведет он их, глаза-то спрячутся, лицо станет
каменное, упрямое, и уж никого он не слушает, только меня; я его любила куда больше, чем родных детей, а он знал это и тоже любил меня!
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой, на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между
глаз… Да и место очень уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла
каменная кожевня, в которой летом работы было совсем мало.
С небольшой высоты над этою местностью царил высокий
каменный острог, наблюдая своими стеклянными
глазами, как пьет и сварится голодная нищета и как щиплет свою жидкую беленькую бородку купец Никон Родионович Масленников, попугивая то того, то другого
каменным мешочком.
Две
каменные церкви с зелеными куполами, одна поменьше, а другая большая, еще новая и неосвященная, красные крыши господского огромного дома, флигелей и всех надворных строений с какими-то колоколенками — бросились мне в
глаза и удивили меня.
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед
глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев
каменную часовню.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед
глазами, словно вот рукой до города-то подать!
Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Я взглянул на нее в ожидании ответа: лицо ее было словно
каменное, без всякого выражения;
глаза смотрели в сторону; ни один мускул не шевелился; только нога судорожно отбивала такт.
Старичок сановник, сладко закрывая
глаза, несколько раз рассказывал себе пикантный анекдот, которым его угостила Раиса Павловна; археолог бережно завертывал в бумагу
каменный топор, который Раиса Павловна пожертвовала ему из своей коллекции; миллионер испытывал зуд во всем теле от комплиментов Раисы Павловны; сильное чиновное лицо долго нюхало воздух, насквозь прокуренный Раисой Павловной самым великосветским фимиамом.
В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким
каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных
глаз.
Тяжкий,
каменный, как судьба, Благодетель обошел Машину кругом, положил на рычаг огромную руку… Ни шороха, ни дыхания: все
глаза — на этой руке. Какой это, должно быть, огненный, захватывающий вихрь — быть орудием, быть равнодействующей сотен тысяч вольт. Какой великий удел!
Мне завязали
глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлепала по
каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с
глаз моих спала.
В то же время, переводя
глаза с одного из судей на другого, он мысленно оценивал их отношения к нему: «Мигунов — равнодушен, он точно
каменный, но ему льстит непривычная роль главного судьи и та страшная власть и ответственность, которые сопряжены с нею.
«Вот кончается улица, сейчас будет приволье
глазам, — думал он, — или горка, или зелень, или развалившийся забор», — нет, опять начинается та же
каменная ограда одинаких домов, с четырьмя рядами окон.
Не помню, почему именно — в Персию, может быть, только потому, что мне очень нравились персияне-купцы на нижегородской ярмарке: сидят этакие
каменные идолы, выставив на солнце крашеные бороды, спокойно покуривая кальян, а
глаза у них большие, темные, всезнающие.
Бледное, окаймленное подстриженной рыжей бородой лицо его с постоянно сощуренными маленькими
глазами было, как
каменное, совершенно неподвижно.
Всё вокруг зыбко качалось, кружась в медленном хороводе, а у печи, как часовой, молча стояла высокая Анка, скрестив руки на груди, глядя в потолок; стояла она, точно
каменная, а
глаза её были тусклы, как у мертвеца.
По двору тихо бродил Шакир, вполголоса рассказывая новому дворнику Фоке, где что лежит, что надо делать. Фока был мужик высокий, сутулый, с
каменным лицом, в густой раме бороды, выгоревшей досера. Он смотрел на всё равнодушно, неподвижным взглядом тёмных
глаз и молча кивал в ответ татарину лысоватой острой головой.
Дома капиталистов бросались в
глаза: то были неуклюжие двухэтажные
каменные дома с железною, зеленою или серой кровлей, с воротами, украшенными
каменными шарами, и палисадником, засеянным вплотную от фундамента до решетки королевскими свечами.
Для разнообразия мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет на мгновение серая
каменная баба или высохшая ветла с синей ракшей на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и — опять бегут мимо
глаз бурьян, холмы, грачи…
Его карие
глаза смотрят из-под густых бровей невесело, насмешливо; голос у него тяжелый, сиплый, речь медленна и неохотна. Шляпа, волосатое разбойничье лицо, большие руки и весь костюм синего сукна обрызганы белой
каменной мукою, — очевидно, это он сверлит в скале скважины для зарядов.
Когда надо было сдерживаться, его
глаза ничего не выражали, лицо
каменное, а губа говорит.
«Теперь идти бы куда-нибудь, — полями, пустынями!» — думал Евсей, входя в тесные улицы фабричной слободки. Вокруг него стояли красноватые, чумазые стены, небо над ними выпачкано дымом, воздух насыщен запахом тёплого масла. Всё вокруг было неласково,
глаза уставали смотреть на прокопчённые
каменные клетки для работы.
Утром, по
каменному лицу Раисы и злому раздражению сыщика, Евсей понял, что эти люди не помирились. За ужином они снова начали спор, сыщик ругался, его распухшее, синее лицо было страшно, правая рука висела на перевязи, левой он грозно размахивал. Раиса, бледная и спокойная, выкатив круглые
глаза, следила за взмахами его красной руки и говорила упрямо, кратко, почти одни и те же слова...
Остановился. Кругом меня был страшный подземный мрак, свойственный могилам. Мрак непроницаемый, полнейшее отсутствие солнечного света. Я повертывал голову во все стороны, но
глаз мой ничего не различал. Я задел обо что-то головой, поднял руку и нащупал мокрый, холодный, бородавчатый, покрытый слизью
каменный свод — и нервно отдернул руку… Даже страшно стало.
Фекла. А вот как поворотишь в проулок, так будет тебе прямо будка, и как будку минешь, свороти налево, и вот тебе прямо в
глаза — то есть, так вот тебе прямо в
глаза и будет деревянный дом, где живет швея, что жила прежде с сенатским обер-секлехтарем. Ты к швее-то не заходи, а сейчас за нею будет второй дом,
каменный — вот этот дом и есть ее, в котором, то есть, она живет, Агафья Тихоновна-то, невеста.
(Читает.)«
Каменный двухэтажный дом…» (Подымает
глаза вверх и обсматривает комнату.
В рядах, под сводами
каменной галерейки, зазвенели железные болты на дверях и окнах, и всякий огонь окна становился теплее и ярче по мере того, как сгущался на
глазах быстрый и суровый сумрак; как ряды пассажирских вагонов, поставленных один на другой, светился огнями высокий трактир, и в открытое окно разорванно и непонятно, но зазывающе бубнил и вызвякивал орган.
Профессор сорвал одним взмахом галстук, оборвал пуговицы на сорочке, побагровел страшным параличным цветом и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными
глазами, ринулся куда-то вон. Вопль разлетелся под
каменными сводами института.
Минут пять в
каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая
глаз над стоящим вне фокуса препаратом.
Шесть сильных рук схватили Арефу и поволокли с господского двора, как цыпленка. Дьячок даже закрыл
глаза со страху и только про себя молился преподобному Прокопию: попал он из огня прямо в полымя. Ах, как попал… Заводские пристава были почище монастырских служек: руки как железные клещи. С господского двора они сволокли Арефу в какой-то
каменный погреб, толкнули его и притворили тяжелою железною дверью. Новое помещение было куда похуже усторожского воеводского узилища.
Он повернулся и грузно присел на лавку, — сзади его стоял Тихон с метлою в руках, смотрел жидкими
глазами на Никонова и раздумчиво чесал
каменную скулу свою.
В глубокой, темной
каменной нише, среди банок с серой аравийской амброй, пакетов с ливанским ладаном, пучков ароматических трав и склянок с маслами — сидел, поджав под себя ноги и щуря ленивые
глаза, неподвижный, сам весь благоухающий, старый, жирный, сморщенный скопец-египтянин.
Гавриле стало жутко. Ему хотелось, чтобы хозяин воротился скорее. Шум в трактире сливался в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное животное, оно, обладая сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо рвется вон из этой
каменной ямы и не находит выхода на волю… Гаврила чувствовал, как в его тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от чего у него кружилась голова и туманились
глаза, любопытно и со страхом бегавшие по трактиру…
Небольшая горная речка Пеньковка образовала большой заводский пруд, по берегам которого и сгруппировались в длинные правильные улицы заводские домики, сопровождая реку далеко по ее течению вниз; прежде всего в
глаза бросались две хороших
каменных церкви, черневшие издали здания заводской фабрики и еще несколько больших
каменных домов, построенных в городском вкусе.
Но Изумруд чувствовал в душе некоторую боязнь перед этим длинным самоуверенным жеребцом, перед его острым запахом злой лошади, крутым верблюжьим кадыком, мрачными запавшими
глазами и особенно перед его крепким, точно
каменным, костяком, закаленным годами, усиленным бегом и прежними драками.
Извозчик остановился у
каменного двухэтажного особняка с приличным подъездом, с окнами, закрытыми сплошь ставнями. Остальные приехали раньше и уже их дожидались. Их пустили не сразу. Сначала в тяжелой двери открылось изнутри четырехугольное отверстие, величиной с ладонь, и в нем на несколько секунд показался чей-то холодный и внимательный серый
глаз. Потом двери раскрылись.
Серые,
каменные, несокрушимо крепкие стены были украшены квадратами картин: одна изображала охоту на волков, другая — генерала Лорис-Меликова с оторванным ухом, третья — Иерусалим, а четвертая — гологрудых девиц, у одной на широкой груди было четко написано печатными буквами: «Верочка Галанова, любима студентами, цена 3 коп.», у другой — выколоты
глаза. Эти нелепые, ничем не связанные пятна возбуждали тоску.
Мне стало казаться, что я никогда уже не выйду отсюда: я вспоминал выражение лица Лысогорского и тихое перешептывание с полицмейстером, ласковое сожаление в красивых и беспечных
глазах последнего, новый шепот его со смотрителем и
каменное лицо «его благородия».